Зато дали прикольную новую пластиковую карту, это оказалась чуть кастрированная виза классик и она пашет для интернетов. Типа +1
А ещё я прочитал одну статью в моём долгоиграющем "Человеке и мире в японской культуре". Уж и не знаю, чем оно меня так торкнуло, но сейчас будут
Итак:
Глава VI.
Н. С. Николаева "ЧЕЛОВЕК В ЯПОНСКОЙ ЖАНРОВОЙ ЖИВОПИСИ КОНЦА XVI - НАЧАЛА XVII в."
На ширмах кисти Кано Эйтоку город, захваченный стихией праздника, т. е. явление социальное, по-прежнему сопоставляется с явлениями природными и через них осознается [3, с. 1:7]. Это обстоятельство очень важно отметить для понимания роли и места человека в жанровой живописи на раннем этапе ее эволюции — до начала XVII в. По мере того как изменялась пространственно-временная концепция живописного произведения, соответственно менялась и структура образа человека, что отражало изменения в реальном самоощущении личности того времени.
Ширмы «Виды Киото» можно рассматривать как зерно, из которого вырастала вся последующая жанровая живопись. Выраженный в них интерес к действительности, хотя и соотносимой с традиционными представлениями о мироздании и круговращении времени, постепенное изменение живописного языка и стилевых особенностей — все это позволяет считать этот тип жанровой живописи одним из «воплощений» своей эпохи. По значению для своего времени ширмы «Виды Киото» равновелики концептуальному монохромному пейзажу XV в. это два образа мира, характеризующие два разных периода развития художественной культуры Японии. Если взглянуть на ширмы «Виды Киото» в сопоставлении с монохромным пейзажем предшествующего столетия и увидеть в том и другом выражение художественной концепции эпохи, то станут более очевидными и связывающие их нити преемственности, и глубокое их отличие.
Главной тенденцией культуры японского зрелого средневековья XIV—XV вв. было устремление к невидимому и сверхчувственному, невыразимой словами истине, поискам внутреннего смысла всего сущего. Искусство открывало формы, которые могли бы косвенно, поэтически-метафорически выразить внутреннее движение человеческого духа. Одной из таких форм был монохромный пейзаж как образ мира и его самых общих закономерностей. Но это был мир не в его конкретно-чувственном обличье, но в виде некой формулы, воплощавшей представления человека о мироздании и управляющих им законов. Отсюда и сюжетная типологичность таких пейзажей, где особенности мотива были второстепенны по сравнению с его трактовкой.
Идеалы новой городской культуры были принципиально иными. Они были порождением повседневного эмпирического опыта, связанного с практической деятельностью и определяемыми ею ценностями. Сферой приложения сил горожанина был быт, торговая и ремесленная деятельность — материальный мир в его вещественности. Не сверхчувственные, иррациональные идеи, а конкретные вещи и события стали главным объектом внимания человека. А в искусстве ценность внешней оболочки предметного мира соответственно стала казаться выше отвлеченных понятий сферы сверхчувственного. Глаз наслаждался красотой реального, конкретными свойствами вещей — их цветом, формой, фактурой. В жанровой живописи как бы фиксировался процесс «проживания жизни» человеком в отличие от «мига озарения», бывшего целью созерцания монохромного пейзажа. Важно отметить также, что пейзаж с его суггестивными качествами был обращен к индивидуальному подготовленному сознанию, в то время как жанровая живопись обращена ко многим, она не требует больших внутренних усилий восприятия, она не «сложная оптическая линза» внутрь мира, а скорее приближается к зеркалу, отражающему этот мир так, как он предстает взору. В монохромном пейзаже предопределен и особый тип отношения к картине: созерцание как метод постижения целостности мира. В жанровой живописи жизнь предстает как сумма событий, бытовых ситуаций, которые становятся в глазах зрителя атрибутом самой действительности, а восприятие приобретает черты зрелищности.
***
Если в чайном культе, получившем широкое распространение в XVI в., происходила сублимация бытового сознания с помощью особого одухотворения предметного мира и среды в целом, возведения быта на уровень бытия, то жанровая живопись решала другие задачи времени — воссоздания этого бытового мира и приносимого им удовольствия, а главное — изображения нового героя с его особыми интересами, запросами и представлениями о жизни. В ширмах с видами Киото горожанин еще не стал таким героем сам по себе. В них «герой» — город как целое и население его как масса, действующая, не расчлененная. Горожане впервые увидели тут себя, свои обычаи и нравы, свои занятия и развлечения. Образ столицы, изображенный на этих ширмах, становился выражением в общественном сознании идеала процветающего города и даже процветания вообще, что соответствовало тому отношению к жизни, которое утверждалось в среде горожан.
***
На первых этапах многообразие сюжетов жанровой живописи становится ее главной характеристикой. Художник фиксирует, стремясь к наибольшей полноте, то, что попадает в сферу его внимания, никак не оценивая и не выказывая своего отношения к изображенному. Если в концептуальном пейзаже через индивидуальный почерк живописца раскрывались всеобщие закономерности мироздания, то в жанровой живописи это не имело принципиального значения. Зато гораздо важнее было другое. Пейзаж был в сфере идей философских, лишь опосредованно связанных с повседневным человеческим существованием, и потому он был общерегиональным явлением художественной культуры.