По-правде
читать дальшеМелкий Дин кормит совсем мелкого Сэма
В большой тарелке молока плавают размокшие мюсли. Последняя порция, между прочим.
Сэм ещё не может удержать эту ложку, а если и справляется, то суёт её в рот таким боком, что всё приходится начинать заново.
Молоко растекается, размазывается по старательной мордахе. Сэм куксится и Дин берёт ложку сам.
Тарелка тяжёлая и Дину едва удаётся её удерживать, одновременно прикармливая мелкого. Тот открывает рот как на арбуз, хватает ложку аж до ручки и шумно мусолит еду. Ему это нравится и Сэмми довольно чавкает, перестав, наконец, хныкать.
Это очень хорошо, что можно покормить его спокойно, не придумывая историй, не рассказывая сказок, не играя с ним в ладошки. Обычно мелкий ест еле-еле и Дин всё время сомневается, вырастет ли он при таком аппетите вообще.
Сэмми, развеселившись окончательно, тянется к Дину, улыбаясь и стараясь дотронуться молочными ладошками до его лица.
Дин и сам начинает улыбаться, мелкий сейчас похож на мультяшного куклёнка, особенно когда в перерывах между его чавканьем можно попробовать перехватить пару ложек себе. И ничего, вполне удачно. По крайней мере, Дин уверен, что он будет больше и сильнее этого спиногрыза, раз уж со жратвой у него получается управляться лучше.
Мюсли заканчиваются. Дин относит тарелку в мойку и возвращается к столу вытирать счастливого сытого Сэма. Потом кое-как стаскивает потяжелевшего и радостно объевшегося брата со стула и тащит наверх в кровать.
Мальчики едят мороженое
– Охуеть!
– Хорошее начало. Что ты весь извёлся?
Сэм есть мороженое, вылизывает это проклятое эскимо, будто ему за это платят. Из-за его старательности уже пол-сиденья закапано подтаявшим шоколадом. Ещё немного и на штанах начнутся отметины.
Дин косится на брата со всё более тяжёлыми вздохами. Его ужасно достаёт это сладкое посасывание рядом. А температурный режим в машине уже зашкаливает и проклятое мороженое действительно начинает истекать всеми этими белыми пятнами, которые так действуют на него. Сэм никак не реагирует на терзания. Пока. И ухмыляется ещё довольно, сволочь.
– Слушай, я хочу…
– Чего это?
– Ну, ты понимаешь.
– Неа.
Это уже оскорбление и это уже обидно. Столько не спать, не есть, а тут ещё и Сэм со своим шоу недогадливых мало того, что жрёт вторую порцию, так ещё и заляпал весь салон.
Дин решительно принимает меры против смерти от голода, усталости и братовых подначек.
В конце концов они меняются местами, и Дин, наевшийся и счастливый, начинает засыпать, успев только вытащить эскимошную палочку изо рта и подумать, что в следующий раз он купит для себя пятифунтовое ведёрко с мороженым, а мелкий поедет в багажнике.
Дин решил похудеть
Сэму нравится лежать на Дине.
Нет, совсем не в этом смысле, ну, то есть – не только в этом. Просто это приятно, когда под тобой дышит и греется большая, плотная и мягкая тушка. Сэм уж и не помнит, с чего бы вдруг он обзавёлся этой привычкой, но при всякой возможности старается попользоваться Дином в качестве матрасика.
Нет, правда, ради удовлетворения тактильного голодания он вполне готов закрывать глаза на пивнушки, гамбургеры с картошкой и прочие радости на ночь. К тому же у них всегда есть работа, и что мешает, спрашивается, поддерживать себя в форме.
Сэм определённо рад установившемуся раз и навсегда душевному равновесию.
Рад до тех пор, пока не начинает замечать, как Дин отказывается от пива, тоскливо облизывается на чипсы и страдальчески грызёт яблоко на заправке. А попытавшись расспросить поподробнее, и узнав на свою голову, что Дин сильно озабочен отсутствием нормальной спортивной нагрузки из-за долгих перегонов и неурочной беготни по ночам…
Сэм никак не может решить, каким способом расколоть и изобличить это странное существо, принявшее облик его непутёвого братца.
Что-то стороннее и лиричное
Сэм, в принципе, неплохо устроился. Он нормально себя чувствует. Ему хорошо.
Он подросток, получивший первый оргазм в 13 лет. Когда первый раз трахался со своим старшим, семнадцатилетним, братом.
Он отличник, знающий, что у любого живого существа из отряда млекопитающих существует механизм так называемого импринтинга. У людей это явление наиболее сильно проявляется в чувственно-эмоциональной сфере, когда формируется образ наиболее привлекательного сексуального партнёра.
Он просто совершенное дитё, неловкий, немного болезненный переросток, с грудного возраста усвоивший одну нехитрую истину – когда больно, темно и страшно, надо только протянуть руку и Дин сделает так, чтобы ничего плохого никогда и ни с кем не случилось.
Не совсем моё. По мотивам «Фальшивки»
Дину семнадцать. Исполняется сегодня. Сэму – тринадцать. Это очередной город и очередной пансион. Это не хочется даже называть, потому что это всё – тоска. Сэму – не хочется. Сэм знает, что у Дина сегодня день рождения.
Сэм хочет что-то подарить Дину, но у него ничего нет. Сэм хочет чем-то угодить Дину, но не в состоянии ничего решать. Сэм хочет чем-то порадовать Дина, но не знает чем. На самом деле Сэм хочет Дина. Он просто хочет Дина себе.
Дин знает, что жизнь не удалась. Она не удалась давно и надолго. Она стрёмная и тупая, как… Как вся его жизнь. Он закончил школу и сидит дома. Только что закончил охоту и сидит, заращивая очередные швы. Сегодня день рождения, а он так и будет сидеть один и тупо надраивать ножи.
Потому что иного ему не дано. Ему вообще много чего не дано. Или он просто от всего отвык.
Сэм сидит напротив и смотрит в книгу. Он так и будет туда смотреть, пока не придёт пора ложиться спать. Дин смотрит в отполированные лезвия и слегка завидует Сэму – ему самому и спать-то не придётся.
Они молча ложатся в кровать. И лежат, рассматривая потолок. И каждый знает, что другой – не спит.
Сэм знает много чего про одержимость. Сэм знает много чего про грехи. Он об этом читал или видел вживе. Сэм очень хочет ничего не знать, но у него фигово выходит. Дину просто тоскливо. Это Сэмми обычно шибко умный и даже задумчивый в их компании, а Дину просто грустно стало. Потому что – всё не так.
Сэм перебирается на кровать Дина. Ложится рядом и обхватывает его руками за плечи, насколько хватает сил. Дин знает, что мелкого надо прогнать, но сил на это уже не хватает. И вообще – уж лучше так, чем совсем. Сэм прижимается к Дину очень близко, и понимает, что ему мало. Хочется ещё больше и ещё ближе. Дин лежит ровно, только дышит так глубоко, словно стонет где-то внутри.
Сэм не знает, как начать, а говорить не может. Дин же понимает всё и сразу, как только Сэм понимает сам, чего ему надо.
Они целуются, потом раздеваются. Всё это получается быстро и так просто, что им не приходит в голову остановиться.
Сэм помогает Дину улечься на нём получше. Потом Дин подхватывает Сэма под ягодицы и трётся об него, осторожно и горячо. Дин совсем не боится и Сэму тоже не страшно. Им хорошо, и это всё так, как они давно хотели.
Они двигаются навстречу друг другу. Сэму почему-то совсем не больно и даже не стыдно. Ему так здорово, что вспоминается полуслепой одноклассник, которому вылечили глаза. Сэм не расстаётся ни с чем; он, наконец, получает то, чего раньше ему так не хватало.
У Дина срывает крышу, и сердце разлетается, и он не может остановиться. Сэмми так рядом, так близко и теперь весь его. Сэмми теперь весь – для него. Это такое настоящее, от чего начинаешь любить жизнь. Это лучшее, что в ней будет. Это самое нормальное, что только может быть. Дину хочется жить. И хочется жить только так.
Это очень плохо написанный фик
ЗЫ. К тому же, от имени и по поручению… Кузен, я в тебя верю! Рамо Т.
В летнем парке тихо и тепло. И темно, как в банке с мёдом. Пахнет липой и хочется молиться, пока вдыхаешь.
- Хорошо здесь…
- Ага…
От воды тянет холодком, как от мятного ликёра, единственное пиво на сегодня – эта сладкая гадость с невразумительно гордым ароматизатором «сидр». Но что поделаешь, Дин отказался от шоколадки и попросил её на десерт.
Через три минуты полночь и этот день закончится.
«Господи!»
Но это бесполезно. Это не их епархия, не наша епархия, да и что беспокоить по пустякам…
«Ещё бы пару дней!»
А что тянуть агонию, когда милосерднее и проще побыстрее прикончить.
«Не уговаривай ты, просто забей…»
У Сэма горячие ладони, пальцы же холодные и как птичьи когти. Мягкие губы на левом виске и предплечья болят, так впивается в кожу. И вправду обмануться, что удержит. Сам бы вот ни за что не отнял, в кои-то веки силёнок не хватило бы.
«Ладно, ты только не плачь. Всё будет пучком, старик. Хех, с климатом и здесь было хреново, а вот на компанию я согласен. Да брось, ты ж всё меня пилил про кондиционер.»
Минута…
***
Прошла…
Сэм тянет серп из ножен. Какого хрена, что ли поможет? Серп странный, когда это успел его так изрисовать, да и руны как глюк извращенца.
Сэм держит его как продолжение руки. Он же не силён с клинковым, да и круга защитного нет, хоть бы сам не подставился, придурок!
Сэм смотрит на реку и на холмы; Сэм смотрит сразу и вокруг. Запах лип такой густой, он просто сметает, сгущаясь в тучу по кругу.
Сэм смотрит на лёд. Трава и кусты – стальные лезвия. Иней блестит как начищенный полиролью нож, держит их кольцом, и он не рискнул бы даже подумать, чтобы пробиться через такую полосу препятствий.
Сэм командует им «к ноге». В общем-то, ничем таким от обычных собак не отличаются. Чёрные, здоровые. На ближайшем ухе – рыжая отметина. Мокрый чёрный нос подёргивается, стараясь держаться по ветру. Совсем не противные. Ну, пока не едят, по-крайней мере.
Сэм сажает ему на плечо чибиса. Маленького и серенького, с мягкими пёрышками и тонким, булавочным хохолком. Остренькие коготки протыкают насквозь куртку и кажется, что на плечо ложится плита, того и гляди загонит по колено в землю.
Сэм уходит туда, где у края ледяного кольца клубится что-то, от чего хочется завыть не хуже Рыжеухого. Что-то, что сминает иней и разгоняет сладкий запах. Что-то, что расшвыривает псов, как ручных шавок и заставляет чибиса спорхнуть неловким облачком.
Полночь тянет уже который час и секундная стрелка сходит с места лишь когда возвращается Сэм. И клубящееся вместе с ним.
«Я тебя не отдам!»
Лезвие серпа холодное и лёгкое, касается как ветер. Если повнимательнее присмотреться, то можно увидеть собственное сердце. На похороны тогда не успел, но вот как оно пульсирует в разрезе – это да. И если повнимательнее прислушаться, то можно услышать и голос, со сладенькой издёвкой соглашающийся с кем-то, высшим. Мол, да, год и мне – фигня. Вот теперь начинается настоящее веселье – тебе, Сагрэм, и на целую вечность. Интересно, а если истечёт срок годности?
«Я не отдам тебя!»
«Я тебе верю!»
«…будет просто сон».
***
Утро пахнет свежей травой и похоже на клубнику со сливками. Хочется улыбаться и глубоко дышать, пока можешь. И не обращать внимания на саднящий холодок. Как раз от левого соска до середины груди.
***
- А если я попрошу кофе в постель, это значит, что я уже Франкенштейн?
- Эй, ну ладно, я поставлю кондиционер. Ну может это как в Швеции, у них там ведь наоборот холодно. То есть в скандинавском эпосе… Блин!
- Ну, можешь использовать меня как секс-раба…
- Дин, я губу прокусил, приедем в мотель – надо лёд приложить.
- Чего?
- Да мне разговаривать больно.
- Сучок!
- Я тоже тебя люблю, придурок.
"Совы не то, чем они кажутся" (С).
Ну, я так мыслю, что уж совы не показались так, что и мало не показалось тоже )
– Пить…
Руки дрожат. Это конец, всё… Всё… До капли…
– Пить…
Ничего не осталось, жизнь уже скатывается в трагедию.
– Пожалуйста, пить!
Надо сосредоточиться и попытаться… Руки не держат… Но хоть глоток, ведь должен же остаться.
– Дин, я тебя прошу.
Так, не паниковать. Скоро, совсем скоро всё кончится. Хотя бы – кончится.
– Дин!
Едва заставив себя двинуться, подошёл к брату. Пальцы на горлышке свело от напряжения. Холод под ладонью.
– Дин…
Ещё немного… Как же немного осталось. И вчерашнюю беспечность никак не простить. Если бы он не был таким самонадеянным, если бы он подумал о завтрашнем дне…
Под ладонью холод, пальцы соскальзывают. Это последнее, что он может отдать. Влажные пальцы и…
Отдать своему брату.
– Сэмми, я только прошу тебя…
– Дин.
– Я прошу тебя, Сэмми, только не надо…
– Дин!
– Только не до конца! Это ж последняя бутылка на опохмел. А в таком состоянии я и пешком до магазина не дойду, и за руль как-то не тянет.
Пиво выдохлось, вечер кончился, но жутко не удался. Сэм в очередной раз закончил спрашивал насчёт алкоголизма. Сидит напротив и смотрит, как на врага.
Дин сидит на полу и не может просто так встать и уйти. Есть вещи, которые сделать он не может.
Сэм за столом нервно перелистывает учебники. Он устал и зол.
В комнате слишком душно, окна закрыты. Сэм боится сквозняков. Или это Джесс их боится? Дину наплевать. Он давно не был так пьян. Ну, или ему давно так не сносило крышу. Сэм слишком близко и его запах как ваниль и мускус. Сэм слишком далеко и это абсолютное извращение. Дин понимает, что жизнь – хех, и эта жизнь тоже – тоже не удалась.
Сэм прямым текстом намекает, что пора. И ждёт, когда же закроет дверь за своим ебанутым братцем, закроет совсем равнодушно и очень надолго.
Дин встаёт и видит, как радуется брат. Он тоже встаёт и делает приветливое прощальное лицо. Дин протягивает руку для финального пожатия. Сэм так охотно её принимает.
Дин держит его ладонь, что-то бессмысленно говорит о ссоре с отцом, о том, как они учились курить, почему он так любит машину. Сэм устал возражать, что это всё не то и не так, и у него снова лицо мученика: губы бантиком, брови домиком. Слабо пытается выдернуть руку.
Дин не отпускает его, тянет на себя. Они очень близко и у Сэма уголок засоса над воротником. Дин сжимает его пальцы, другой рукой обхватывает за талию. Дин толкает его на себя, и знает, что Сэм сейчас слабее его. Он пытается отодвинуться, а сзади стол. Он падает на крышку, а Дин наклоняется сверху.
Сэма что-то ему говорит, думает, что говорит, но Дин знает, что это просто губы дрожат. И ещё – это просто ожидание поцелуя.
Сэм на столе между его расставленных рук, сам он – между его раздвинутых ног. Всё болит от нежности и желания. У Сэма влажные губы, зацелованная шея и испарина по всему телу. Дин задирает на нём футболку и ловит губами пульс на животе.
Сэм прекращает вырываться, понимая, что не сможет, всхлипывает под поцелуями и вдруг начинает просить. Прекратить это…
Дин пытается схватить его ещё сильнее, сжать ещё крепче, как песок, как воду сквозь пальцы и это не удаётся, почему-то катастрофически не получается.
Дин пытается дотянуться губами.
Сил нет и руки не слушаются…
***
– Дин, Дин! Ради бога, Дин!
– Сэмми…
– Дин, не спи, пожалуйста. Давай выбираться отсюда.
– Это была хорошая жизнь, Сэмми.
***
«Но такая гнусная».
Заявки
читать дальше«Вредные привычки».
1.1. Бобби Сингер.
Собирательство – это очень плохо. Вот, даже первобытные люди от него дофига натерпелись. От охоты, они тоже натерпелись не меньше, но собирательство – это хуже всего. Бобби понимает этих бедолаг, как родных, и думает, что и они поняли бы его, бедолагу.
И очень, очень сильно хочет две вещи. Во-первых – парочку-тройку неандертальцев в натуре, книжечки с него разгрести. А во-вторых – таблетки от жадности. Ибо вот нахрена ему теперь те шестнадцать томов, что обещали подогнать завтра, если под имеющимися сорока восемью рухнул третий стеллаж? Куда их ставить, раз аж хозяина прикрыло?
Нет, Бобби положительно уверен, что собирательство до добра не доводит. Может, всё-таки, лучше охота?..
2.0. Джон Винчестер.
Если несчастная любовь – алкоголик, если не мозгов – то наркоман, если седина в бороду – бес в ребро (хе, бесы – они обычно в другие места). Если всё вместе – то как у него. И наутро хочется застрелиться. И так уже второй год. Ненормально, бредово, дно второй натуры. Той самой, что привычка, да…
Это нельзя продолжать, но невозможно остановить.
И в этот раз тоже, когда Дин закончит чистить ружья, когда выйдет из душа, когда тихо, не дыша, свернётся на краю постели. Со стороны будет казаться, что он боится, только вот не того, чего следовало бы. Дин ждёт секса с ним и не обманется в своих ожиданиях.
А после всего, лёжа рядом, обцеловывая плечи и руки пересохшими губами, совершенно непонятно будет, кто и кому приходится вредной привычкой.
И, дай бог, Мэри вообще никуда не смотрит.
3.4. Вампир Лютер.
Вампир Лютер любит любоваться подсолнухами. Неимоверно странное предпочтение. Настолько странное, что его и привычкой вредной считать как-то… неудобно…
А ещё у вампира Лютера есть жена. И вот это действительно вредная!.. И ведь не избавишься…
Заявка на «AU по профессиям»
«…Не связывайся ты с ним, Веня, - сказал Дугин. - Давай я по-нашему, по-простому, - и он достал из кармана плоскогубцы». (С.Санин)
Утро началось хорошо. Первый же клиент потрепыхался для вида, а потом покорно успокоился. Нет, жестокости к нему не применяли, конечно же нет; но челюсть вынули профессионально и с таких кровавым хлюпаньем, что аж душа запела.
Опять-таки, не стоит огульно обвинять господина владельца стоматологической клиники в человеконенавистничестве и моральном садизме, но новенький сотрудник ему нравился. Сам господин владелец уже привык и смирился, под тоннами политкорректности и клятв Гипократов, с тем, что пациентов надо любить и уважать, а вот этот… Чудо-парень, курочит и курочит! Прадедушка, что был родом из-под Бобруйска, то ли Можайска, ещё говаривал про таких «из гестапо за жестокость выгнанные».
Парень тем временем врубал несчастному скобы под протез. Вокруг летала костяная пыль и брызги крови.
Положительно молодец, работает аккуратно, руки не дрогнут. Просто мясник, даром что только из колледжа, практически на стажировке. Надо бы ему по окончании испытательного срока предложить по-настоящему дельную работу. А то умыкнут кадра конкуренты проклятые, где ещё такое найдёшь.
Молодой специалист догонял пациента очередной порцией обезболивающего. Нет, хорош стервец, ему бы смертную казнь такими уколами проводить.
Иглу вогнал точно по границе поражённой зоны, ни на микрончик дальше. Как удачно, и нерв нужный наверняка зацепил; мученик ещё поспит, а челюсть повисит спокойненько, без урывок; потом её и вправлять будет проще.
Узнать бы, не забыть, кто у них специализацию преподавал. Да ещё и хирургию. Непременно надо посоветовать сыну идти на курс к тому профессору. Это просто золотое дно для будущей работы.
Молодой специалист закончил надевать протез и чётким движением, таким только картины писать или космолёты стыковать, загнал челюсть пациента на законное место. Если бы так вот ударил, то долго это придурок не прожил бы. А так будет ещё радовать жену и деток лет тридцать. И на работу, это просто-таки видно, хоть пожизненную гарантию давай.
Медсестра засуетилась вокруг просыпающегося. А новичок вышел покурить. И начальник следом.
***
— Я вам просто рад, юноша. Пока рано, конечно, но имете в виду, что я на вас строю планы. И ещё – непременно порекомендуйте мне своего преподавателя. Если сын поступит – посоветую ему идти на тот курс.
— Да без проблем. Возьмёте – останусь. Препод нужен – познакомлю. Она, кстати, очень ничего.
— А где же вы вообще так наловчились работать? Мне даже старшие коллеги не всегда такие попадались. У вас руки как у робота. Ни одного сбоя. Родители не стоматологи часом?
— Да нет. Мать не работает, а отец… Он морпех бывший. А брат – плотник. Я ему всю жизнь челюсти вправляю. С тех пор как они с отцом бары строят. Привычка, мать её.
Не по-правде
читать дальшеДин/Гордон
– Это был последний стул.
И снова прикладом по черепу, и снова приходит в сознание, только уже не на стуле.
Дин понял, что всё идёт не так, когда увидел деревянную столешницу под лицом.
– Ты погань, ниггер чёртов!
Гордон с особым удовольствием, хоть и не видным, но ощутимым, затягивал узлы у Дина на щиколотках.
– Ты бы ещё на дыбу меня сообразил!
– Я же сказал, что это был последний стул. Что б тебе стоило меня послушать.
Дина трясёт от дикого бессилия, перехватывает горло от злости.
– Слушай, ты!..
– Я тебя слушал. Признаю, у тебя почти получилось. А теперь помолчи.
– Слушай, хватит! Ты что, маньяк, тебя это заводит да? Пристрелить Сэма, меня связывать?
Потом Дину остаётся только стискивать зубами бандану.
Гордон ещё раз протягивает узлы. Впрочем, это уже неважно – дубовый стол всяко крепче фанерного кресла.
Дину ничего не остаётся, только терпеть, когда всё тело сжимается в отчаянной судороге протеста. Ждать – это, оказывается, очень больно.
Гордон замечает, как он дёргается.
– Выглядит хуже, чем терять брата. Вижу, по-настоящему болит. Болит, да?
Он подходит и с размаху роняет ладонь на разбитую спину. Дин выгибается сильнее и шипит.
– Болит. А знаешь, мне говорили, что эти твари очень сильно привязаны к своим родичам. Ну, типа, им нужна семья, иначе им не выжить. Говорят, они с ними прямо трахаются.
Нажим становится ещё крепче и невыносимее.
– Ага, понимаешь. Да, я знаю. А ты как, Дин? Ты даёшь этому отродью? И как он тебя, понежнее или так же?
Гордон оставляет его спину. Дин едва успевает перевести дух, когда вместе с руками Гордона исчезает ткань футболки.
– Вот так. Ты не мечись, Дин.
Хватает его за пояс джинсов, коротко взмахивает ножом. Дин понимает, что одежды на нём почти нет. Он едва замечает, как саднит порез на пояснице, кровь сочится вниз тёплой струйкой.
– Ну извини, будет вместо смазки.
Дин зажмуривается и резко выдыхает, всеми силами желая, чтобы это было уже навсегда. Жаль, что задохнуться вряд ли получится.
Гордон двигается достаточно медленно, чтобы это было не оглушительно больно и достаточно сильно, чтобы это стало полноценной пыткой. Ритмично, как машина, дышит и стискивает ему бёдра.
И это тянется так долго, что прерывается только первым взрывом.
«Сэм»!
Затем вторым.
«Сэм»!
Затем – безумно холодным голосом брата, похожим то ли на клёкот, то ли на шелест клинка по воздуху.
– Нет, ты будешь жить. Долго. С этим.
И после удара.
– В тюрьме.
Шаги Сэма прерываются на секунду в дверях, затем лопаются перерезанные верёвки. Сэм словно не смотрит на Дина, только закутывает его в свою куртку, тщательно стараясь не касаться голой кожи. Хватает в охапку и тащит к машине, бегом, не оглядываясь.
– Да я в порядке.
– Да я не сомневаюсь.